меня обижаешь. Думай, как думается.
И снова повернулся к голубому экрану.
Глава 27
Странно, что ни Оля, ни Михалыч так ни разу не спрашивали, служил ли я в армии. Не служил. История странная, на первый взгляд, но для нас с отцом, характерная. Когда пришел срок, после техникума, отказываться причин не находилось. Мы оба это знали. И все же он пошел поговорить, не с военкомом, с врачами. Снял деньги с депозита и пропал на целый день. Вечером вернулся, сказал, чтоб первым делом зашел к неврологу, есть, мол, кой-какие соображения на мой счет. На ноги я никогда не жаловался, хотя да, как накаркал, сейчас вот побаливают перед резкой сменой погоды, но в девятнадцать был здоров как лось. Отправился на медкомиссию, благо, лист освидетельствования уже выдали.
Разговор оказался недолгим. Врач получил взятку и направил меня на дополнительное обследование — для соблюдения порядка, установленного комиссией — в районную больницу. Там я провел недели две или около того, сдавал все, что можно было сдать, обходил врачей одного за других. Заодно надо мной ставили опыты и эксперименты молоденькие, привлекательные студентки медвуза, не раз и не два брали кровь из вены, тыкая шприцем, куда попало, но только не в нее — так что сгибы обоих локтей у меня стали похожи на решето, а я сам на наркомана. Обучались свежеиспеченные психиатры, стуча молоточками, отоларингологи, ковыряясь в ушах — словом, поскольку больница была прикреплена к институту, работали там все, кроме обычных врачей, те, по всей видимости, на какой-то период времени расслабились, вручив поводья молодежи.
Отец заплатил полторы тысячи, как я понял, сразу трем врачам, двум больничным, проверяющему и завотделения и самому военкомовскому. Не знаю, как ровно они поделили эти деньги. Но хлопот не возникло — я получил белый билет без лишних вопросов. Просто через месяц после обследования меня пригласили снова, секретарша, выдававшая корочки, вручила красную книжицу с отметкой «не годен к строевой». По состоянию нижних конечностей. Там много чего нашли, что в билет, понятно, не вписывалось. Достаточно оказалось простой печати.
И мне бы благодарить отца за такие траты, за бессонные ночи, проведенные с желанием помочь сыну, за переработки и выклянчивание лишних денег, за… словом, за все. Когда я попытался слово сказать из этого перечня, он меня осадил одной фразой:
— Надеюсь, теперь найдешь и место и дружка по душе. А в армию идти и меня позорить — не позволю.
Две фразы, если точнее. Каждая больнее предыдущей.
Я попытался объясниться, что-то лепетал, он меня и слушать не хотел. Даже мой скороспелый брак оказался недоступен восприятию. Мерзкое слово не сорвалось с его уст, но именно оно и подразумевалось, когда отец заговорил о столь быстро покинувшей меня жене. Такой же молодой и глупой, каким был и я сам. Переубеждать оказалось бесполезно, он не слушал, не слышал, да и не желал ничего знать. Или подсознательно боялся узреть главные признаки деградации в сыне, занимающимся совсем не мужскими делами с детства. Вероятно, он полагал, что сразу по половому созреванию, еще в школе, я обязан был начать приставать к девчонкам. Соблазнять их или хотя бы целоваться на лавке под фонарем. Ничего этого в то время у меня и в уме-то не было. Да и сейчас тоже, сроду никогда не пытался даже заигрывать с незнакомыми, или знакомыми шапочно. Может и странно, но не до такой же степени.
И почему я стараюсь повиниться перед собой? За что?
Оля еще подлила соляного раствора в рубец. Когда мы отправились в загс, чтоб согласовать дату бракосочетания, она неожиданно предложила пригласить отца.
— Вы не виделись с техникума, может быть, все изменилось. Ну не стой на своем, это попросту некрасиво.
— Надо на чужом стоять? — хмыкнул я. Она посуровела.
— Я тебя прошу. Да и неудобно, если с твоей стороны будет Фима.
Про Фиму я вообще ни слова ей не сказал. Но как-то посерел лицом, подумалось, вот Артура бы действительно с удовольствием пригласил. А после вспомнил его отношения, бесчисленные, безоглядные, со всеми подряд и покачал головой.
— Тебе будто необходим хоть один человек с моей стороны. Давай приглашу… ну хоть Елену, сестру Артура. Развеется. Да и мы с ней встречались пару раз.
— Не смешно. А вот про отца подумай. Да, он неправ, но ты сам докажи это. Сделай доброе дело и оно…
— Не останется безнаказанным.
Мы договорились на субботу, четырнадцатого января. Вернее, сперва Оля спросила родителей, вернее, она потащила меня на новые смотрины, которые, прошли без эксцессов. Выходные мы провели как и полагается будущим молодоженам, в семейном кругу, обсуждая всякие мелочи. Странно, вроде всего ничего виделись, но Олины родители относились ко мне уже, как к зятю, будто и вопроса не стояло. Папа шутил по этому поводу, мол, обычно дочери выбирают себе жениха так, что родителей валерьянкой не отпоишь, а тут на тебе. Первый случай в роду человеческом. Надо понимать, у кого солнышко наострила свой язычок.
Свадьбу решили провести в тесном кругу, она своих подружек с нового места не собиралась звать, только проверенных, со старого. И еще однокашниц и сокурсников. Человек двадцать-тридцать, не больше. Если все не поместятся в сенях, то будем праздновать на морозе. Я еще поинтересовался, чего не снять зал, не так и обеднеем, всего-то в сто рублей с хвостиком, если без особых изысков. Она отказалась, никаких лишних людей, хочется в такой момент быть только с теми, кто дорог и близок. Я куснул губы — к отцу это никак не могло относится. Но промолчал.
А через несколько дней неожиданно для себя позвонил ему. Сообщил про намечающуюся свадьбу, без даты, просто сказал, что хотел бы видеть родителя.
Он долго молчал, потом неожиданно спросил:
— Что, в Москву переезжаешь?
— С чего ты взял? — не понял я.
— А с какой стати здесь ты с дружком обвенчаться решил? Такое только в столице и можно проделать, если вообще можно.
Я задохнулся. Ничего не понял, ничего не услышал. Уперся, старый баран, на своем. Собственно, все это я так ему и высказал, не сдерживая себя более. Потом долго молчал. Наконец, извинился.
— Хоть что-то в жизни сделал правильно, — ответил отец. И повесил трубку. На этом наше общение прекратилось окончательно. Я пошел с мороза домой, стылым декабрьским вечером, сообщил об этом Оле.
— Клинический случай, — ответил за нее Михалыч. — Вот уж про тебя я чего угодно мог бы подумать, но только не это. С чего твой батя вообще подобное в башку вбил?
— Хотел бы я
